Нам с вами нужно четко понимать, что мы живём в XXI веке, а это означает, что эта хитрость, которая допущена самой историей, когда процент развлечения едой был гораздо выше. Люди жили скудно, бедно, особенно простолюдины, и «хорошо покушать» – это было чуть ли не синонимом «хорошо пожить». Бедняк что может сделать? Он отказывал себе в пище, и этим самым он многое удалял из своей жизни, жизнь во многом серела, мрачнела или смирялась. Сегодня мы находимся в той ситуации, когда значительно урезав рацион, мы остаемся жертвами культуры, где пестрят и играют совершенно другие тона.
Мы можем мало кушать, но у нас есть компьютер, телевизор, новости, тесное живое сообщество людей, которые очень много говорят. Если вы почитаете монашеские наставления, то там всегда, когда речь идет о посте, говорится о необходимости меньше выходить из кельи, т. е. меньше общаться – совершенно отдельный путь.
Я думаю, что в нашем XXI веке, сохраняя пост как воздержание от пищи, сохраняя этот элемент, можно было бы предписать такой пост, допустим, что в Рождественский пост мужики моют посуду целый пост, а в Успенский – что-то другое. Чтобы люди давали себе какое-то поручение, какую-то интересную на себя брали работу, ответственность. Что-то такое, что можно было бы заметить, увидеть, что действительно бы ввергало нас в пучину таких вот искушений. Потому что гораздо тяжелее делать добро, или мыть за кого-то посуду, или убирать квартиру, придя с работы. Допустим, мужик приходит с работы, и вместо накрытого стола он понимает, что ему сейчас надо накрывать на стол, и вместо убранной квартиры он понимает, что ему еще надо убирать квартиру – и вот это пост. Это был бы пост. А другой пост чтобы было: жена без второго слова, поддакивающая, очень согласная жена – «да, конечно, да-да…».
Еще раз хочу сказать, что наша культура очень сильно отошла от еды. Несмотря на то, что сейчас очень многие люди объедаются и т. п., достаточно много людей, которые не в восторге от еды. Они готовы урезать себя в пище просто потому, что их это как бы не увлекает. И очень скоро мы получим в качестве поста одно какое-то недоедание, которое нами преследовалось и раньше. Допустим, я с некоторых пор вообще не ем колбасы просто потому, что я считаю, что там мяса нет. А если покупать сильно дорогую, это будет дорого. Есть люди – и я в том числе, – которые не едят чипсы, не пьют кока-колу. Есть совершенно определенные ограничения в питании – вовсе не ради Христа.
Первоначальная задача поста – изнеможение плоти для того, чтобы наши страсти плотские были ослаблены. Идея заключалась в том, что человек, который хорошо кушает и хорошо спит, становится похотлив, своенравен и т.д.
Монашеская традиция, которая отделяется от мира для того, чтобы стяжать душу святую, а монахам очень мешает, докучает желание поспать, наесться, желание получить какие-то плотские удовольствия. Поэтому пост – это время, когда они начинают вышибать клин клином. Есть человеку хочется есть, а он специально не ест для того, чтобы победить в себе самом это желание. Желает отдыхать, а вместо этого занимается бдением, желает нежиться – бьет поклоны и носит вериги. Все эти аскетические приемы не случайны – они как антитеза, они как противодействие тем плотским страстям, с которыми борется человек.
Но что у нас получается, к сожалению, у мирян: мы воспринимаем часть, но не воспринимаем всей аскетики. Мы воспринимаем аскетику, но не воспринимаем идеологии аскетики. Мы хотим, чтобы наше тело цвело и пахло, и при этом хотим его забомбить аскезой. Это сложно. И получается, что пост похож на фитнес-клуб, когда человек приходит, а ему тренер говорит: вы в этом себе откажите, это не ешьте, побольше двигайтесь и на ночь не ешьте пирожки.
Получается, что мы, миряне, остаемся как бы не у дел. Мы плохие монахи, потому что мы не восприняли саму идею поста, идеологию, я бы сказал, поста, идейную насыщенность всего. Потому что монах стремится не к тому, чтобы попостившись, назавтра быть бодрым и веселым, а он стремится умертвить в себе эти части души, чтобы их не было вообще, чтобы ему никогда не хотелось нежиться, никогда не хотелось хорошо поесть, никогда не хотелось противоположного пола и т.д. Он пытается бороться с этим серьезно, поэтому у монахов серьезные уставы, серьезные посты, которые связаны еще и с веригами, с всенощными бдениями, с продолжительными молитвами, стояниями, послушанием, облачением соответствующим, уединением, отшельничеством и т.д. То есть это всё берется в системе.
Когда же миряне пытаются быть похожими на монахов, к сожалению, у нас это не получается. И мирянам, я считаю, необходимо прикладное какое-то использование времени поста, чтобы пост зря не прошёл. Мы немножко все-таки делаем подвиг, что не едим того, сего, пятого-десятого, но, тем не менее, чувствуется, что этого мало. Мы должны какие-то сугубо мирянские задачи усиливать. Смотрите: монах, когда он стал монахом, независимо от того, какое сейчас время года – он умерщвляет свою плоть, он упражняется в послушании, нестяжании, он ангельскую жизнь проводит, неплотскую.
Мирянин этого не делает, но он желает, чтобы в нем не бурлили так сильно страсти. Значит, он должен их ввергать в пучину тех задач, которые стоят перед ним. Он берет на себя седмицу послушания по дому, седмицу заботы о детях, седмицу спокойную, неругательную, чтобы ни с кем не ругаться, если он ругливый, допустим. Или сорок дней подметать двор, в котором ты живёшь. Соседи будут крутить у виска, потом привыкнут, и уже будут кричать на Пасху радостно. Мы же с вами готовы выдержать насмешки, когда говорят: он постится, какой он глупый человек – постится!.. Особенно в советское время не понимали этого. А если подметать двор, в котором живешь, или улицу вместо дворничихи? Но это я говорю как пример. Я имею в виду, что у мирян свои немощи, свой жизненный путь – среди соседей, дворников, коллег по работе, жён, мужей и детей. Вот среди них-то и должен быть пост.
А у монаха есть еда, монастырь и молитва. Поэтому у него пост проходит между молитвой (усилением молитвы) и едой (ослаблением еды). У него маленький арсенал жизни, а у нас просто другой арсенал жизни. Мы должны пост пролагать между нами и нашим арсеналом жизни.
(Протоиерей Вячеслав Рубский)